Узбекистанский исследователь Эльдар Асанов в статье для CABAR.asia дискутирует об идентичности, национализме и исторической памяти в контексте довольно болезненного языкового вопроса в современном Узбекистане.
25 апреля 2020 года министерство юстиции Узбекистана опубликовало для обсуждения законопроект, который, кроме прочего, “предусматривает наложение штрафа на должностных лиц от 2 до 5 БРВ (от 446 тысяч до 1,115 млн сумов или 44–110 долларов США)” за нарушение законодательства о государственном языке. Иными словами, законопроект обязует государственные учреждения пользоваться государственным языком. Подобная формулировка сама по себе никак не заинтересует стороннего наблюдателя, не знакомого с контекстом вопроса, тем более государственный язык на то и государственный, что обслуживает дела государственные.
Однако эта новость всколыхнула русскоязычный интернет, вызвав шквал эмоций и бурю жарких обсуждений. Этот случай в очередной раз показал хрупкость баланса, установленного между узбекским и русским языками в Узбекистане.
Узбекский спор, российские СМИ
Подавляющее большинство русскоязычных активных авторов, блогеров, экспертов Узбекистана проигнорировали новость. Реакция на законопроект была острой главным образом среди рядовых пользователей социальных сетей.
Наиболее активными же участниками оказались российские медиа, что дало обратный эффект – заговорили о вмешательстве России во внутренние дела Узбекистана и попытках превратить русскоязычных граждан страны в агентов влияния Кремля.
Российские новостные сайты запестрили всевозможными громкими заголовками, придающими законопроекту зловещий облик. Авторы этих публикаций увидели в законодательной инициативе акт национализма и попытку “истребления следов русской культуры”.
Споры приобрели особо яркие краски в социальных сетях, скатившись до взаимных обвинений в национализме и шовинизме. Языковой вопрос, десятилетиями пребывавший в “каримовской” спячке, оказался настолько болезненным, что даже некоторые авторы аналитических текстов не смогли остаться безучастными наблюдателями. Так, эксперт узбекского ресурса “Repost.uz” оценил (совершенно безосновательно, на мой взгляд) действия минюста как “раскачивание лодки лингвистического национализма”.
Наиболее высшей точкой, до которого добрался конфликт, было участие чиновников из России и Узбекистана. Высказалась представитель МИД России Мария Захарова. Ей парировал узбекский МИД. Конфликт не перешел на более высокий уровень и был исчерпан, однако и не получил решений, выводов, приемлемого компромисса.
Один проспект и две идентичности вдоль нее
Более чем 30 лет назад, в октябре 1989 года, имело место событие, чьим отголоском является нынешнее: на центральной площади Ташкента скопилась многотысячная толпа, требующая придания узбекскому языку статуса государственного языка. В небольшом удалении от данной точки собралась толпа зевак русскоязычных жителей столицы. Они молчаливо наблюдали за “националистами” и не могли понять, чего они хотят, “чем им не угодил русский язык” и “когда узбекский не был государственным”. Эти группы были близки, но не общались, не понимали и не хотели понимать друг друга. Они жили в своих мирах, видели происходящее сквозь призму своих убеждений.
Спор, возникший вокруг законопроекта минюста, типологически повторяет то самое недопонимание: публикуемые тексты являются не полемическими ответами, а, по сути, гневными отповедями. Игнорирование аргументов оппонента, разумеется, не может привести к конструктивному решению или выработке компромиссов. Стороны говорят не только на разных языках, но подчас используют разные понятийные аппараты.
Еще во второй половине XIX века будущая столица Узбекистана – Ташкент, оказался разделенным на “старую” и “новые” части. В имперские годы в “новой” части города жили главными образом русские и русскоговорящие – чиновники, интеллигенция, спекулянты, капиталисты, их сотрудники, учителя и рабочие. При СССР этнический состав “нового” города был разбавлен как представителями “титульного” этноса, так и выходцами из различных точек необъятной страны. Проспект с весьма символическим названием “Дружба народов” разделял город на “старую” и “новую” части. Сегодня уже сам проспект, поменявший название на “Бунёдкор”, стал чисто символическим водоразделом, ибо город сильно разросся и пережил ряд демографических изменений, однако результаты давнего раздельного сосуществования до сих пор дают знать о себе.
В XX веке “новый” Ташкент являлся основным центром политической и культурной жизни Узбекистана. Здесь размещались государственные учреждения, основные объекты культуры, спорта, досуга; на застройку и благоустройство района инвестировалось гораздо больше, чем на решение проблем “старого” города. Здесь же селилась вся советская бюрократия высшего эшелона, интеллигенция, в новом городе проистекали главные политические, общественные и культурные процессы, и решения, принимаемые здесь, оказывали влияние на судьбу республики. Основным языком политики, бюрократии, культуры, науки был русский. С “новогородской” русскоязычной элитой конкурировали “областное” чиновничество и узбекоговорящая интеллигенция, но и их представители при достижении успеха становились частью “столичной” группы.
Хотя после распада СССР социальная иерархия и равновесие сил значительно поменялись, механизмы управления и культурной трансформации независимого Узбекистана сформировалась на советской базе. Использование русского языка в политике, государственном управлении, культуре, науке, а теперь и в бизнесе стало “привычкой исторической памяти”. Идентичность “нового” города, противопоставленная идентичности “старой”, продолжает существовать и претендовать на веский голос в формировании облика молодого Узбекистана. Это периодически приводит к противостоянию между “старым” и “новым”, которое в свою очередь переплетается с “национальным” через язык.
Язык, ставший частью национальной идентичности в советской модели национализма, играет важную роль и в формировании способов видения узбекского общества. Уверен, будь узбекский язык основным в “новом” городе, разногласия между ним и “старым” все равно возникали бы, но они не перетекали бы в национальную плоскость.
Так кто же он, националист?
Дискуссии вокруг языка не обходятся без обвинений в национализме. Русскоязычные авторы уверены, что инициатива минюста обрадует в первую очередь узбекских националистов, приведет к вытеснению русского языка и дискриминации языковых меньшинств. Узбекская сторона, наоборот, видит в этом неприятии проявление русского шовинизма, попытку Кремля держать Узбекистан под своим влиянием, мешать развитию узбекской национальной идентичности, считая это “духовной агрессией”.
Однако институционализированного национализма, национализма как движения в Узбекистане нет, как нет и идеологов и идеологии. Есть “историческая память”, которая провоцирует периодическое обострение вокруг “исторической вражды”. Тем не менее, национальный дискурс почти всегда присутствует в публичном пространстве Узбекистана, что связано с советской моделью национального строительства.
Если описывать ситуацию терминами социальной антропологии, обе стороны в какой-то степени являются националистами – интерпретируют настоящее, исходя из национальных категорий, опираясь на нацию как центральное понятие общественного строительства. Пока я не видел авторов, которые бы руководились космополитическими принципами, отрицали деление на нации и старались анализировать ситуации с другой перспективы – все они верят, что существуют две нации, ассоциирующиеся соответственно с узбекским и русским языками.
Набор аргументов обеих сторон прекрасно согласуется с особенностями национализмов, возникших на постсоветском пространстве. Данную теоретическую модель предложил Роджерс Брубейкер:
- национализирующиеся национализмы вновь возникших независимых наций;
- национализмы национальных меньшинств;
- национализм исторической родины.
Ниже постараюсь охарактеризовать узбекский и русский национализмы Узбекистана в рамках данной схемы.
Узбекский национализм: взять свое
Узбекский национализирующийся национализм характеризуется нереализованностью заявленных амбиций: страна получила независимость, но так и не стала узбекской, свободной от влияния бывшей метрополии; узбекский язык стал де-юре государственным, однако не смог стать таковым де-факто, проигрывая в некоторых сферах языку бывшей метрополии. Это обстоятельство вызывает особо резкое недовольство узбекской пишущей интеллигенции, поскольку русский язык ассоциируется с 70-летним советским правлением.
Нереализованность подталкивает к принятию более радикальных мер, декларации более острых высказываний. Это также мешает трезвой оценке ситуации и пересмотру узбекской идентичности.
В советское время этничность была институционализирована и превращена в важный комплекс институтов и практик. Российский антрополог Сергей Абашин отмечает, что “это не было личным делом, все выражалось в наличии автономных республик, … и сами национальные государства понимались как государства определенных этнических групп”.
Антисоветские национализмы, возникшие или трансформировавшиеся под конец существования коммунистического гиганта, по сути оперировали теми же категориями, на которых были построены советские национализмы. Язык всегда считался важным символическим капиталом нации, и во второй половине 1980-ых годов узбекская интеллигенция выдвинула языковой вопрос, лишь только усилив национальное содержание языка.
После развала Союза независимые республики сохранили прежние институты, прежнее понимание национального, и язык продолжает считаться гордостью и священным атрибутом национальной идентичности. Поэтому узбекский национализм особо болезненно реагирует на нереализованность узбекского языка.
Священная аура сильно затрудняет развитие узбекского языка, его приспособление к нынешним реалиям. Все священное, как известно, вечно и неизменно, поэтому узбекский меняется очень неохотно, в силу чего плохо отражает современность. В образовании, культуре и некоторых других сферах, где узбекский занимает главенствующую позицию, наблюдается определенный регресс (проблемы системы образования, общий низкий уровень преподавания в школах и университетах также являются предметом острых дискуссий в узбекском обществе), который, хоть и обусловлен целым рядом других причин, но наносит серьёзные имиджевые потери языку.
Русский национализм: удержать оставшееся
Русский национализм проявляет типичные признаки национализмов национальных меньшинств, и старается минимизировать свою зависимость от языка и национализма “титульной” нации. Он апеллирует к советскому периоду, когда была “дружба народов”, а де-факто – доминирование русского языка и административное выдавливание других языков. Он стремится сохранить этот статус в рамках своей географии, что с одной стороны позволяет русскому языку оставаться востребованным в определенных сферах, с другой же приводит к “геттоизации” и отчуждению от “титульного” пространства.
Русскоязычное население Узбекистана очень комфортно чувствует себя в “новом” Ташкенте и ряде крупных городов, где до сих пор существуют русскоязычные общины; имеются школы, университеты с русским языком обучения, русскоязычные СМИ, большинство государственных учреждений с радостью принимают русскоязычных специалистов на работу; русский язык помогает устанавливать контакты с посольствами, ННО, международными компаниями, словом, вести бизнес или строить экспертную карьеру. Русскоязычное население может жить в роскоши “нового” города, практически не соприкасаясь с моноязычным “областным” пространством. Эта роскошь весьма сомнительна на фоне процветающих постсоветских Баку, Астаны или Москвы, но, тем не менее, позволяет русскоговорящим и двуязычным жителям центра Ташкента считать себя более успешным и “культурным” слоем узбекского общества.
Русская идентичность сильно завязана на советской ностальгии – память о СССР, “дружбе народов”, Сталине, Дне победы и прочие атрибуты исторической памяти составляют сложный пазл национализма меньшинств. Это раздражает узбекский национализм, который рассматривает СССР как колонизатора. Советская ностальгия также связывает идентичность русских Узбекистана с “материнским” национализмом – генеральной линией Кремля, строящего новую нацию вокруг Сталина и Дня победы. Эта связь трактуется узбекским национализмом как обобщенный русский империализм, мечтающий о повторной колонизации (или объединении, в зависимости от убеждений).
Узбекский национализм критично относится к самодостаточности русского языка в стране. В свою очередь, русский национализм очень болезненно воспринимает любые попытки повысить статус узбекского языка, рассматривая это как посягательство на свой ареал существования.
Русский национализм Узбекистана культивирует взгляды относительно важной культурной роли русского языка. Нередко можно услышать утверждения о том, что русский язык связывает Узбекистан с миром, обеспечивает более широкий круг знаний, легкое изучение европейских языков; с другой стороны, утверждается, что узбекский плохо приспособлен к науке, к новым сферам и понятиям, образование на узбекском языке крайне низкого качества и пр. Один пишущий на русском языке блогер, процитированный скандальным изданием AsiaTerra, даже заявил, что “IQ русскоязычного узбека выше IQ узбекоязычного узбека”. Примечательно тут то, что адептом русского национализма выступает этнический узбек – русскоязычный житель “нового” города.
Хочу отметить, что эти взгляды в большей степени являются стереотипными. Снижение качества образования – это общая проблема Узбекистана, которая затрагивает в том числе и образование на русском языке – оно постепенно, но верно стагнирует. Количество русскоязычного населения сокращается, хороших специалистов с русским языком становится все меньше – за счет миграции и разрушенной системы образования. В целом общий баланс складывается не в пользу русского языка.
Что дальше?
Бурные обсуждения и резкие высказывания российских СМИ никак не повлияли на языковую политику в Узбекистане. Был продолжен курс на повышение статуса узбекского языка.
Президент страны 10 апреля 2020 года подписал закон о “Об установлении дня узбекского языка”, а 20 октября того же года президент подписал указ о развитии узбекского языка и совершенствовании языковой политики.
Одним из важнейших положений этого документа является внедрение сертификатов об уровне владения государственным языком лицами, назначаемыми на ответственные должности.
Кроме того, предусмотрено открытие новых языковых направлений в вузах, создание национального корпуса узбекского языка в электронном виде и пр.
Выводы
В Узбекистане в советское время сформировалось два видения культурного облика страны, два способа интерпретации иерархий и систем узбекского общества, претендующие на традиционность и модерность. Они постоянно конкурировали за первенство; очень условно можно назвать их идентичностями “старой” и “новой” частей Ташкента, хотя географически они покрывали всю республику – первая охватывала окраинные и традиционалистичные районы, а вторая – центры крупнейших городов. Видение “старого” города апеллировало к традициям и историческому наследию, а взгляд “нового” был модерной и, претендуя на интернациональность, при этом служил унификации и интеграции в русскоязычный мир.
Эти системы восприятия социума в отдельных аспектах соприкасаются с узбекским и русским национализмами и переплетаются с ними (но не во всех – иногда выступают в отрыве от этничности). Их связь с национальным пролегает через язык. Именно язык добавляет в конкуренцию между ними национальные коннотации, она приобретает национальный оттенок. Не будь советской модели национализма, завязанной на этническом и языковом, ныне они, возможно, понимались бы как два лица одной идентичности.
Новый Узбекистан построен на советском наследии, в том числе унаследованы понимание национального, понимание языка как национальной капитала. Языковые, национальные проблемы современного Узбекистана накоплены еще в СССР.
Традиционность и модерность в советском понимании уже перестали выполнять роли, отведенные им раньше, они не отражают то, что в них хотят видеть их представители. Думаю, необходимо пересмотреть их содержание и предложить обществу более современные альтернативы.
Сегодня установлен статус-кво, который постулирует доминирующие положение узбекского языка, однако русский при этом сохраняет сильные позиции в государственном управлении, бизнесе и науке. Одна из сторон периодически старается поменять этот статус, что неизбежно приводит к конфликтам. До споров вокруг законопроекта минюста был случай, когда группа интеллигенции предложила придать русскому языку официальный статус. Это было попыткой сделать шаг назад – к восстановлению советской иерархии.
Законопроект минюста не является актом, направленным против русского языка. Я уверен, что суть закона была просто неправильно истолкована российскими СМИ и некоторыми русскоязычными авторами из Узбекистана. Как показал юрист Убайдулла Ходжаев в своем разборе, проект предполагает только усиление надзора над соблюдением законодательства о государственном языке; в документе нет положений, которые запрещали бы гражданам обращаться в государственные учреждения и получать ответ на родном языке, речь идет только о внутреннем документообороте. Однако и такая инициатива смогла нарушить хрупкий баланс.
Русский язык нередко становится инструментом внешней политики России, что дает обратный эффект и приводит к зарождению фобий в отношении русскоязычного населения постсоветских стран. Материалы российских СМИ, исказившие суть законопроекта, послужили триггером, заставив узбекскую публицистику заговорить о вмешательстве чужой державы во внутренние дела страны и увидеть в своих русскоязычных оппонентах из Узбекистана “пятую колонну” России.
Тем не менее, взаимное отчуждение русской и узбекской частей общества в Узбекистане – прослеживаемая реальность. Для интегрирования их в единую гражданскую нацию потребуются уступки с обеих сторон.
Узбекский национализм должен пересмотреть свое отношению к языку как “гордости” и чему-то священному. Это ставит крест на либерализации и модернизации языка, без чего невозможно его приспособление к современным реалиям. Язык в целом должен восприниматься как культурный или даже социальный элемент. Это предотвратит этнизацию подобных конфликтов, а также дискриминацию других языков.
Русский национализм Узбекистана также должен быть пересмотрен, чтобы стать частью политической и общественной мозаики Узбекистана. Формирование узбекской (или узбекистанской) идентичности с русским языком, без оглядки на СССР и Россию, без предрассудков по отношению к узбекскому языку, предотвратит изоляцию русскоговорящей общины внутри Узбекистана. Для этого русский национализм должен будет проинспектировать амбиции русского языка, который претендует на роль языка межнационального общения, языка – “выхода” в мир, культуррегента и пр.
Необходимы статистические исследования, научные разыскания, чтобы получить точные факты и узнать конкретные социолингвистические проблемы узбекского общества. Сегодня узбекская интеллигенция и политическая элита знает только то, что лежит на поверхности, и имеет весьма смутное представление о реальных причинах, сути проблем. Эксплицитное знание, конкретизация проблем даст возможность поставить точные цели для их решения.
«Cabar.asia»
Эльдар Асанов
08.12.2020