Узбекистанский эксперт Ильдар Якубов в статье, специально для CABAR.asia, анализирует активизацию Узбекистана в южном направлении и пытается понять какие препятствия существуют на пути интенсификации взаимодействия со странами Южной Азии.
29 декабря 2020 года президент Узбекистана Ш.М. Мирзиёев в своем послании парламенту страны озвучил приоритеты внешней политики на 2021 год. Принципиально новым пунктом стал акцент на южное направление. Развитие сотрудничества с Южной Азией и содействие установлению мира в Афганистане выделены в качестве приоритета на текущий год.
Центральным событием должна стать анонсированная в послании «международная конференция высокого уровня по взаимодействию нашего региона с Южной Азией», которая состоится в г. Ташкенте. Она должна дать импульсы комплексному развитию межрегионального сотрудничества, и, возможно, создать условия для открытия новых транспортных коридоров.
В статье предпринята попытка понять, каких результатов следует ожидать от активизации Узбекистана в южном направлении, какие предпосылки и препятствия существуют на пути интенсификации взаимодействия со странами Южной Азии, каковы тенденции и перспективы развития.
Исторические предпосылки
Для центральноазиатских народов Южная Азия исторически служила столь же важным направлением, как российское, китайское или ближневосточное. Еще в древности в Южную Азию шло ответвление Великого Шелкового пути. Древние маршруты сохраняли свое значение тысячелетиями. Например, в начале XVI века на пути из Центральной Азии основоположник империи Великих Моголов Бабур форсировал реку Инд всего в нескольких километрах от того места, где в IV веке до н.э. проходила армия Александра Македонского и где был захоронен его легендарный конь Буцефал.
Связи между регионами оказались прерваны в XIX веке, в ходе и по итогам «Большой игры» между Россией и Великобританией, когда Центральная Азия оказалась за Россией, а Великобритания обезопасила свои индийские владения. Афганистан стал государством, разделяющим две империи и два региона. Переформатирование Российской империи в Советский Союз не привело к восстановлению связей, равно как и образование независимых государств на месте Британской Индии, следствием которого стал геополитический раскол Южной Азии. Начавшийся свыше 40 лет назад конфликт в Афганистане в какой-то мере восстановил буферный статус этой страны, и он по-прежнему служит тем препятствием, которое разделяет Центральную и Южную Азию.
Предпосылки сотрудничества
Между тем, образование независимых государств Центральной Азии повлекло за собой возрождение взаимного интереса и попытки восстановления межрегиональных связей. Республики Центральной Азии обнаружили себя отрезанными от Мирового океана, и южное направление стало географически кратчайшим путем к морских портам.
Южная Азия является огромным рынком, в котором проживает свыше 1,7 млрд человек. В одном только Пакистане, географически наиболее близком к Центральной Азии государстве, численность населения превысила 200 млн человек.
Центральная и Южная Азия дополняют друг друга в энергетическом плане. Не случайно за последние десятилетия активно прорабатывались проекты экспорта газа и электроэнергии из центральноазиатских республик в Пакистан и Индию.
В Пакистане с воодушевлением встретили образование новых и, что немаловажно в контексте роли исламского фактора во внутриполитических процессах и во внешней политике этой страны, мусульманских государств. Исламабад видел в шести странах исламского мира (пять республик Центральной Азии и Азербайджан) потенциальных геополитических союзников, расширение зоны влияния, новые рынки сбыта и источники сырья, а также перспективный выход на пространства внутренней Евразии.
Для Индии Центральная Азия была и остается периферийным регионом. Концепция «Connect Central Asia» и включение региона в расширенное соседство («Extended Neighborhood») отчасти были призваны исправить этот недостаток, а отчасти были отражением растущих возможностей формирующегося глобального центра силы.
Налаживание межрегионального взаимодействия: намерения vs геополитика
Попытки реализации имеющегося потенциала предпринимались практически сразу же после образования центральноазиатских государств. В первую очередь, можно отметить «сверхэнтузиазм» Пакистана в начале 1990-х годов. Традиционный для этой страны приоритет геополитики и заложенное предположение об изначальных преимуществах своего стратегического расположения в полной мере проявилось в центральноазиатской политике: масштабные идеи и представления об обретении политических и экономических союзников, исходя из исламской общности, резко контрастировали с недостатками фактического использования выгодного геоэкономического расположения Пакистана как международного торгового и транзитного экономического хаба и фундаментальным непониманием трактовки исламизма как экзистенциальной угрозы в республиках Центральной Азии.
Картину дополняли гипертрофированные представления некоторых пакистанских экспертов о возможностях центральноазиатского рынка, оцениваемых объемом 80 млрд долл. США на начало 1990-х годов, и любая осязаемая доля Пакистана стала бы существенным вкладом в развитие экономического сотрудничества и имела бы большое значение для экономики страны.
Опираясь на эти представления и видя в отсутствии безопасности трансафганских маршрутов главное препятствие в реализации имеющегося потенциала, в 1994 году Исламабад поддержал движение «Талибан», имея в виду его способность обеспечить безопасность в Афганистане. Примерно в этот же период возникла идея трансафганского газопровода из Туркменистана в Пакистан и Индию.
Однако реалии оказались иными. Пакистан испытывал хронические проблемы с политической и экономической стабильностью, был не в состоянии предложить выгодные условия сотрудничества, а его видение урегулирования конфликта в Афганистане оказалось прямо противоположным пониманию ситуации в центральноазиатских республиках, которых пугала радикальная идеология талибов и их поддержка террористических организаций – от «Аль-Каиды» до «Исламского движения Узбекистана».
Новые импульсы идеям межрегиональных связей были приданы вследствие начала международных операций США и их союзников в Афганистане. Эта страна стала рассматриваться как центр региональной политики, а вовлечение или интеграция сопредельных стран и регионов или налаживание связей между Южной и Центральной Азией – как возможность облегчения ситуации в стране и бремени, лежащем на государствах, взявших на себя основную ответственность за урегулирование конфликта и формирование новой афганской государственности.
Выдвинутая в 2005 году концепция «Большая Центральная Азия» впоследствии трансформировалась в идею единого региона Южная и Центральная Азия и американский проект «Новый Шелковый путь», центром которого становился Афганистан.
Афганоцентричный «Новый Шелковый путь» включал в себя развитие транзитных коммуникаций и новых торговых маршрутов, а США, опираясь на военное и экономическое присутствие, а также проекты институционального развития, должны были внести свой вклад в укрепление сотрудничества «наименее интегрированного региона мира». Приоритетными выдвигались четыре направления:
- энергетика: экспорт энергоресурсов из Центральной Азии через Афганистан посредством реализации проектов CASA-1000 – развитие электроэнергетики Афганистана и создание региональной электросети с участием Пакистана, а в перспективе – Индии, газопровода Туркменистан-Афганистан-Пакистан-Индия (ТАПИ);
- торговля и транспорт: развитие транспортных коммуникаций и многосторонних институтов;
- таможенное и пограничное сотрудничество: облегчение таможенных процедур, укрепление сотрудничества на основных пограничных контрольно-пропускных пунктах;
- гуманитарное сотрудничество: расширение возможностей для обмена, увеличения возможностей молодежи, женщин и меньшинств.
Вместе с тем, продолжавшийся конфликт в Афганистане и неспособность Вашингтона добиться хотя бы относительной безопасности и стабильности даже на пике своего военного присутствия, пришедшегося на указанный период, сделали невозможным реализацию приоритетных транспортных и энергетических проектов, и существенно ограничили потенциал остальных направлений сотрудничества.
К тому же, США отказывались субсидировать свой проект «Нового Шелкового пути» в масштабах, которые соответствовали бы заявленным целям, и в результате большинство обещаний вызвали лишь разочарование или раздражение.
Исключая Афганистан
В последнее десятилетие получили развитие транспортные коридоры в обход Афганистана. Один из них, «Север-Юг», был открыт в ноябре 2018 года с участием России, Индии и Ирана. Маршрут из Мумбаи в Санкт-Петербург должен проходить через Каспийское море, однако он примыкает к транспортной инфраструктуре Центральной Азии и может быть использован для развития взаимодействия с Индией.
Ашгабатское соглашение, подписанное в 2011 году Ираном, Оманом, Туркменистаном и Узбекистаном, направлено на реализацию проекта транспортного коридора, который также потенциально может связать Центральную и Южную Азию. В данных проектах основную роль играет Иран и реконструированный на средства Индии порт Чабахар, и этот проект открывает дорогу в Индию.
Еще одним направлением в обход Афганистана являются коммуникации через Китайскую Народную Республику. Ключевым транспортным маршрутом является Каракорумское шоссе, которое связывает территории Китая и Пакистана. Еще в 2004 году было соглашение о создании транспортного коридора Карачи – Кашгар – Бишкек – Алматы[xii], который фактически заработал с 2008 года. В октябре 2017 года был открыт новый транспортный коридор Ташкент – Андижан – Ош – Иркештам – Кашгар, с перспективой выхода в Южную Азию.
Однако обходные маршруты отличает в первую очередь их протяженность, которая нивелирует основное преимущество южного направления. Оба направления лишают Центральную Азию главного – возможности кратчайшего выхода к Мировому океану, а сам регион рассматривается лишь как небольшая часть более масштабных проектов. В силу этих причин ни один из планов не привнес стратегических изменений, доказывая свою нерациональность. К тому же, трансиранский маршрут отличает то, что он связывает Центральную Азию только с Индией, а транскитайский – с Пакистаном.
Геополитические препятствия
Мир в Афганистане необходим для полноценного налаживания межрегионального сотрудничества, тем более прорыва в развитии межрегиональных связей. В прошлом инициативы Пакистана и США не выдерживали проверки геополитическими реалиями.
В 2021 году сложный и многоуровневый конфликт в Афганистане, в котором и внутренние, и внешние акторы заявляют о необходимости мира, но умалчивают о том, что мир желателен на их собственных условиях, кажется столь же далеким от урегулирования, как и до заключения соглашения между США и движением «Талибан» в феврале 2020 года. Как следствие, в отсутствие приемлемых компромиссов трансафганские проекты в сфере транспорта или энергетики по-прежнему будут далеки от реализации.
Несмотря на продолжающийся афганский конфликт, Ташкент пытается заключать и реализовывать транспортные проекты в южном направлении. В этой связи можно выделить попытки договоренностей с Пакистаном о строительстве трансафганских коммуникаций, активизировавшиеся с приходом к власти президента Узбекистана Ш.М. Мирзиёева. В постановлении Президента Республики Узбекистан ПП 4892 от 12 ноября 2020 года «О мерах по дальнейшему расширению и укреплению экономического сотрудничества с исламской Республикой Афганистан», среди прочего, заложен проект строительства железной дороги «Мазари-Шариф-Кабул», предоставляющей в дальнейшем возможность выхода к морским портам Пакистана. Начало практической реализации намечено на сентябрь 2021 года[xiv]. Проект строительства трансафганской железной дороги стоимостью свыше 4 млрд. долл. утвержден премьер-министром Пакистана Имран Ханом[xv].
2 февраля 2021 президент Узбекистана Шавкат Мирзиёев провел в Ташкенте встречи с делегациями Афганистана и Пакистана, на которых шла речь о строительстве трансафганской железной дороги.
Если представить, что благодаря неким принципиально новым подходам, каким-либо чудом, в ближайшем будущем афганский конфликт вдруг будет урегулирован, и Узбекистан добьется выполнения планов по строительству железной дороги в Пакистан, располагающий развитой транспортной инфраструктурой, этот прорыв будет означать выход на двухсотмиллионный пакистанский рынок и, что даже более важно, к Мировому океану. Для Центральной Азии коренным образом изменится вся ее геополитика.
В то же время, чтобы полноценно «открыть» Южную Азию и выйти на рынок Индии и других южноазиатских государств, расположенных к востоку от Пакистана, необходимо преодолеть еще более существенное препятствие – индо-пакистанский конфликт. Он сформировался еще в период образования Индии и Пакистана. Для обеих стран противостояние носит принципиальный характер.
Проблема Кашмира служит воплощением отношений двух стран. Для Дели Кашмир служит олицетворением несправедливого раздела Британской Индии по религиозному признаку, и претензии на всю территорию бывшего княжества подчеркивают не только принцип территориальной целостности, но и изначальную позицию единой «матери-Индии», согласно которой все остальные части бывшей колонии рано или поздно должны вновь стать частью одного государства. Для Исламабада Кашмир, большинство населения которого составляют мусульмане, выступает символом, подчеркивающим принцип образования Пакистана как «убежища мусульман Южной Азии». Отказ от своей традиционной позиции по Кашмирской проблеме означает и отрицание исламской идентичности как идеологической основы существования страны.
Таким образом, для обеих стран проблема Кашмира имеет в определенной степени экзистенциальное значение. Переход к более компромиссной позиции означает и отказ от фундаментального принципа образования независимого государства, в особенности для Пакистана, для которого исламская, а не национальная идентичность, стала системообразующей.
Разные представления об основах и принципах государственности привели не только к Кашмирской проблеме, но и к «игре с нулевой суммой» по всему спектру двусторонних отношений, что отражается на региональном и глобальном уровне. Пакистан и Индия отказывают друг другу в транзите через свою территорию. Не случайно транспортные коридоры в обход Афганистана, связывающие Центральную и Южную Азию, ведут в только одно из этих государств.
В целом, перспективы урегулирования конфликта в Кашмире, как и всего комплекса отношений между Индией и Пакистаном, представляются еще более неопределенными, чем конфликт в Афганистане.
Конкуренция Индии и Пакистана проявляется и в Центральной Азии, однако в силу периферийности данного направления это соперничество проявляется не столь активно, как, например, в Афганистане. Так, по сведениям Торгово-промышленной палаты Узбекистана, торговые отношения с Индией в кризисный 2020 год за период с января по август составили лишь 198,4 млн. долл. США, а с Пакистаном, по сведениям МИД РУз, в 2018 году товарооборот составил сумму около 100 млн. долл. США. Тем не менее, конкуренция Индии и Пакистана в Центральной Азии может усилиться в случае «повышения ставок».
Заключение: геополитика по-прежнему определяет уровень сотрудничества
Расширение межрегиональных связей и реализация огромного потенциала выглядит естественным и обусловленным, казалось бы, самой историей и взаимным стремлением ключевых государств макрорегиона. Дополняемость рынков, транзитный потенциал и возможность кратчайшего выхода к Мировому океану создают естественные условия сотрудничества. Не случайно попытки интеграции наблюдались с первых лет образования независимых государств Центральной Азии. Однако каждая из них упиралась в геополитические препятствия. Ситуация с безопасностью в Афганистане оставляет каждый из проектов развития межрегионального сотрудничества в большей степени лишь намерением, в то время как индо-пакистанский конфликт окончательно закрывает возможность полноценной межрегиональной интеграции. Можно в этой связи отметить периодически подписываемые документы по строительству ТАПИ с указанием конкретных сроков реализации проекта, однако отсутствие гарантий безопасности заставляет вновь и вновь переписывать планы.
Станут ли текущие инициативы Узбекистана прорывом для Центральной Азии в южном направлении, по-прежнему зависит от ситуации в Афганистане. Как представляется, только запуск реальный мирного процесса и изменение баланса сил в Афганистане могут стать основными факторами в развитии ключевых трансафганских проектов. Ташкент же имеет крайне ограниченные возможности влияния на процессы мирного урегулирования, и в этой связи, в условиях отсутствия прогресса в афганском и индо-пакистанском конфликтах, инициативы Узбекистана могут быть локализованы по направлениям, которые способны лишь создать предпосылки или, в лучшем случае, основы будущей трансформации межрегиональных связей, не решая фундаментальных вопросов «здесь и сейчас».
Ильдар Якубов,
CABAR.asia,
4 февраля 2021 года
Данный материал подготовлен в рамках проекта «Giving Voice, Driving Change — from the Borderland to the Steppes Project». Мнения, озвученные в статье, не отражают позицию редакции или донора.